"Наука исчезает там, где исчезает чистота сердца"
Никола Валуа
Истинная алхимия бесконечно превосходила любое ремесло или науку, ибо для того,
чтобы совершить трансмутацию, обычных умений было недостаточно; да и знание само
по себе не являлось залогом достижения мастерства. Требовались нравственные
достоинства. Человек получал доступ к чудесам природы, лишь после того, как
достигал высшей степени совершенства. Алхимиком считался Иоанн Креститель, ибо,
согласно византийской легенде, он превращал гальку на морском берегу в золото и
драгоценные камни. Алхимики эпохи Средневековья и Возрождения не придавали
особого значения научной стороне своей мудрости: по мере того, как они все
дальше и дальше отходили от магии, исследовательский дух, свойственный их
предшественникам, постепенно угасал в них. Многие теперь заявляли, что созерцать
природу – гораздо важнее, чем читать ученые книги. Они говорили, что нужно вновь
обрести сердечную простоту, утверждая, что сотворить золото под силу ребенку.
Они полагали, что первичный ингредиент для алхимического "делания" – prima
materia ("первоматерия") – находится повсюду, нужно лишь уметь ее увидеть. Но
невежды каждый день топчут ее ногами, и недостойные отвергают краеугольный
камень алхимии, так как не могут оценить его значения. "Она явлена всем людям, –
говорит Парацельс о первоматерии, – и у бедняков ее больше, нежели у богатых.
Благую ее часть люди отвергают, а дурную часть сохраняют при себе. Она и видима,
и невидима, дети играют с ней на дорогах..."
Эти метафоры восходят к евангельской образности, и даже абсудрное, на первый взгляд, заявление о том,
что первоматерия в одно и то же время видима и невидима, построено по аналогии
со словами евангелиста: "...и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами... Ваши
же блаженны очи, что видят" (Матфей, 13:15-16). Вообще, труды, приписываемые
Гермесу, имеют много общего с евангелиями. Те и другие написаны во II веке, но
независимо друг от друга: их авторы одновременно открыли схожие идеи и способы
выражения. Это сходство произвело впечатление на ранних "отцов церкви", и они
даже призывали Гермеса Трисмегиста (наряду со столь же апокрифическими
Сивиллами) в свидетели истинности своих слов. Лактанций в III веке восклицал:
"Не знаю, как ему это удалось, но Гермес открыл почти всю истину".
Герметисты времен Средневековья и Ренессанса еще усерднее подчеркивали родство
своей оккультной традиции с христианством. Сочинения их изобилуют хвалами в
адрес Всемогущего, "и по сей день творящего чудеса". Евангелия цитируются в них
так часто, что поневоле начинаешь подозревать: Священное Писание – всего-навсего
алхимический трактат. Даже загадочность символов и аллегорий, в которых
изображаются семь ступеней алхимического процесса, находит оправдание в словах
Матфея: "...отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира" (13:35).
Однако герметическим притчам явно недостает той мощи и напряжения, которые мы
находим в библейских образах. Над воображением авторов довлеют традиционные
символы, аллегории и метафоры, изменять которые возбранялось, ибо все тайное
знание было изречено еще при сотворении мира. Новые открытия были невозможны;
совершенное искусство не подлежало усовершенствованию. Впрочем, с методологией
алхимии дело обстояло иначе, как мы увидим в последующих главах.
Проникнув во все слои общества, алхимия везде укоренилась, но ни в чем не
принимала действенного участия. Алхимики вели уединенную жизнь, словно бы
выражая безмолвный протест против своего окружения. Душа алхимика не находила
успокоения в официальных церковных догмах. Для истинного христианина залогом
спасения была вера; алхимик же стремился не поверить, а понять Бога, познав ту
таинственную силу, которой Бог наделил материю. Он мечтал постичь высшие сферы с
помощью разума. Он желал приблизиться к божественному свету путем исследования и
созерцания. "Мудрость возводит себе собственное жилище", – говорили алхимики.
Непонятно, как сочетался этот горделивый девиз с другой их заявленной целью –
достижением простоты сердца. Однако адепты не усматривали в этом противоречия.
Их путь к спасению был извилист и долог, а воззрения их совмещали в себе несовместимое.
Прекрасной иллюстрацией к этому причудливому сплаву идей служит гравюра из
трактата Генриха Кунрата "Амфитеатр вечного познания" (1609). Кунрат, алхимик и
розенкрейцер, изображен здесь коленопреклоненным перед шатром, похожим на
древнееврейскую скинию собрания. Надпись на нем гласит: "Не говори о Боге, не
будучи просветлен". На столе лежат две раскрытые книги. Одна из них – Библия,
раскрытая на псалме: "Там убоятся они страха, ибо Бог в роде праведных". Слово
"род", вероятно, служит здесь намеком на производство – "порождение" –
философского камня. Вторая книга содержит в себе герметические формулы. Рядом со
скинией стоит курильница, над которой поднимается дымок сжигаемых благовоний. В
облаке дыма видна надпись: "Да восходит молитва подобно дыму от жертвы, угодной
Богу". У правой стены богато убранного зала расположен гигантский камин; здесь
находится собственно алхимическая лаборатория. Каминная полка опирается на две
колонны, символизирующие опыт и рассудок. А вверху, на одной из мощных балок,
поддерживающих деревянный потолок, начертаны слова: "Никто не станет великим без
божественного вдохновения".
Молитва и работа совершаются у противоположных стен одного зала, ибо лаборатория
алхимика служит для обоих этих занятий: слово "laboratorium" состоит из "labor"
- "труд" и "oratorium" – "место для молитвы". Между двумя этими видами
деятельности помещается отдых: в центре зала на столе сложены музыкальные
инструменты и стоит чернильница с пером, приглашающая посвятить досуг
литературным занятиям. Чтобы музыка не увлекла алхимика к чересчур мирским
удовольствиям, на скатерти, покрывающей стол, начертано предостережение:
"Священная музыка гонит прочь печаль и духов зла, ибо дух Иеговы радостно поет в
сердце, исполненном святым ликованием". Среди столь многообразных занятий
Кунрат-отшельник едва ли мог соскучиться. В своей роскошно обставленной
лаборатории он находил обильную пищу для души и разума. Очевидно, одним из его
достоинств была бдительность, ибо над входом в зал он поместил надпись: "И во сне бди".
Существовавшее внутри герметизма разграничение занятий становится очевидным и
при взгляде на гравюру из "Musaeum Hermeticum" – "Герметического музея",
сборника алхимических трактатов, опубликованного в 1625 году. Аббат, монах и
философ обсуждают в библиотеке теоретические вопросы герметизма. Их одеяния и
выражение лиц свидетельствуют о том, что переходить от теории к практике они не
намерены. Рядом с библиотекой – алхимическая лаборатория. Ничто в этом помещении
не располагает к научному или мистическому теоретизированию. Это место
предназначено лишь для экспериментов. Бодрый старичок – эдакий новый Вулкан – с
переброшенным через плечо тяжелым молотом усердно качает мехи, раздувая огонь.
Алхимическая печь, изображенная в центре гравюры, – связующее звено между
теорией и практикой. Трое философствующих адептов, погруженных в раздумья, не
успели заметить, что произошло в реторте, стоящей на печи. Но один из них уже
указывает своим коллегам на этот стеклянный сосуд, внутри которого появилась змея.
Эта миниатюрная рептилия, все еще посещавшая реторты алхимиков в 1625 году,
ведет родословную от первых веков нашей эры, когда Павел предостерегал свою
паству от опасностей и соблазнов гностицизма, от "духов обольстителей", "учений
бесовских" и "лицемерия лжесловесников". Вспомним, что некоторые гностические
секты поклонялись эдемскому змею, вложившему в сердце человека жажду познания.
Этот змей, Уроборос, стал эмблемой алхимии. Мы обнаруживаем его уже в трактате
Клеопатры "Хризопея", посвященном сотворению золота. Тело змея, наполовину
светлое, наполовину темное, говорило адепту, что в материальном мире добро и
зло, совершенство и несовершенство сущностно связаны друг с другом. Ведь материя
- это Единое, или, как говорили алхимики, "Один есть все". На иллюстрации к
книге Клеопатры эта аксиома начертана внутри кольца, образованного телом
Уробороса. Подробнее ее излагает таинственная надпись, заключенная в три
концентрических окружности в верхнем левом углу рисунка: "Один есть все, и все
от него, и все в нем. Змей есть единый; у него два символа (добро и зло)...".
Гностики превратили злого эдемского змея в благого Уробороса.
Уроборос же преобразился в алхимического дракона, а сочетание черного и белого цвета в его
окраске получило химическую интепретацию. Такой дракон, "обитающий в лесу",
изображен на прекрасной гравюре из книги Лямбшпринка "Философский Камень".
Он преисполнен яда, но лишен недостатков,
Как только увидит он яркое пламя солнца,
Он сеет свой яд повсюду,
И к небу взмывает так люто,
Что твари живой не найдется, чтоб перед ним устояла...
Из яда его родится целебное зелье.
Проворно он яд пожирает свой,
Кусая себя за отравленный хвост.
И тотчас из тела его наружу
Струится чудесный бальзам,
Исполненный дивных достоинств.
Громко ликуют тогда все мудрецы.
Для тех, кто не понял смысл этого образа, Лямбшпринк добавляет короткое
прозаическое пояснение: "Ртуть осаждается, растворяется в своей собственной
воде, а затем повторно сгущается". Но прежде чем с этим удивительным металлом,
содержащим в себе "целебное зелье", можно будет сотворить чудо, нужно сперва убить дракона.
Мудрецы говорят,
Что есть в лесу дикий зверь,
Чья шкура черным-черна.
Если снесут ему голову,
То вся чернота исчезнет,
И станет он белоснежным...
Эту аллегорию, намекающую на изменение окраски ртути после определенной
химической процедуры, Лямбшпринк поясняет одним-единственным словом:
"путрефакция" (putrefactio), что означает "гниение". Гниение было первой стадией
алхимического "делания". Дракона – ртуть – следует убить. "Принеси его в жертву,
- сказано в манускрипте X века, – сними с него шкуру, отдели плоть от кости, и ты найдешь то, что искал".
Без операции гниения получить идеальное философское золото невозможно.
Это условие относится не только к трансмутации материи: мистик-алхимик, как мы
уже видели, полагал, что аналогичное испытание должен пройти и человек. Чтобы
достичь спасения и блаженства, необходимо прежде уничтожить в себе плотские
страсти. Лишь победив черную Гидру в своем сердце, мистик очистится и чернота
его уступит место белизне:
Лишь зверя чернота исчезнет черным дымом,
Ликуют мудрецы...
Подобные спекуляции снова возвращают нас к католическому мистицизму. Тело
человека нечисто; Адамова плоть подвержена тлению. Но в каждом человеке скрыта
частица плоти Спасителя. Из этого семени, упавшего в гниющую Адамову плоть,
расцветает цветок жизни вечной. Нет спасения без греха; нет воскресения без
смерти. Чтобы взойти к вечному свету, человек должен спуститься во мрак могилы.
Или, по словам святого Павла, "то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет" (1-е Послание к коринфянам, 15:36).
Базиль Валентин, благочестивый монах XV века, в своей книге "Азот" иллюстрирует
первую стадию алхимического процесса гравюрой, на которой изображен
разлагающийся труп. Труп лежит внутри алхимического шара. Внизу, под шаром,
"осторожно и с большим искусством" совершают свою работу холод и тепло. Вверху
сияют солнце, луна и планеты, обозначенные астрологическими символами. Среди них
- черный Сатурн, под эгидой которого проходит первый этап сотворения золота.
Труп с надеждой приподнял голову к небесам; Черный Ворон "отделяет плоть от
кости"; душа и разум, изображенные в виде белых птичек с человеческими головами,
отлетели от тела с последним вздохом.
Евгений Филалет, герметический автор XVII века, описывает свои поиски чудесного
сокровища, скрытого в гниющем трупе дракона. "Это сокровище – подлинное, –
утверждает он, – но зачарованное магическим искусством Бога". Так Филалет
возвращает магическую силу Богу, у Которого падшие ангелы некогда украли ее,
чтобы потешить дочерей человеческих. Алхимический круг замыкается. В своей книге
"Свет светов" Филалет рассказывает о своих скитаниях под землей в поисках
философского камня. Следуя за некой женщиной (музой алхимика, или природой), он
приходит в зал, где под алтарем лежит зеленый дракон (ртуть философов),
обвивающий кольцами сокровище – золото и жемчуга. "Это не сон и не вымысел, но
чистая правда. ... Над сокровищем восседало дитя и был начертан девиз: "Nil nisi
parvulis" ["Только для смиренных"]". Комментируя этот образ, Филалет вторит
адептам прошлых веков: адепт должен освободиться от всякой фальши и лжи, и
сердце его должно стать сердцем ребенка.
Девиз "Nil nisi parvulis" и образ, описанный Филалетом, украсили экслибрис
отставного офицера армии США Э.А. Хичкока. В 1865 году Хичкок опубликовал труд
под названием "Заметки об алхимии и алхимиках", привлекший к себе немалое
внимание. Выстраивая перед читателем парад цитат из древних алхимических
трактатов, Хичкок берется показать, что единственным объектом алхимического
"делания" был человек. "Истинные алхимики, – пишет он, – не гнались за мирскими
богатствами и почестями. Их настоящей целью было привести человека к
совершенству или, по меньшей мере, облагородить его. Согласно их теории, такое
совершенство заключалось в неком единстве, в непосредственном чувстве единения
человека с божественной природой, достижение которого можно уподобить разве что
опыту, известному в религии как возрождение. Это совершенство или единство суть
состояние души, обстоятельство бытия, а не просто обстоятельство знания".
Важность этого открытия трудно переоценить. Хичкок отрицает всякую вероятность
того, что адепты производили какие-либо химические операции в прямом смысле
этого слова, и утверждает, что все химические процессы, описанные в трактатах по
алхимии, – это символы облагораживания самого человека, а не металлов.
Автор не разделяет этого убеждения, полагая, что мистическое созерцание без
труда могло сосуществовать с алхимическими операциями. Однако импульс, который
Хичкок дал психологическим и психоаналитическим исследованиям в области
герметического искусства, принес богатый урожай. Возможно, мы не погрешим против
истины, назвав этого одинокого вермонтского герметиста предтечей современной
психологии. Зильберер в своих "Проблемах мистицизма" (Вена, 1914) часто
ссылается на него. Гипотеза Хичкока о психологическом значении алхимии была
подтверждена и развита в нескольких психоаналитических трудах, самой
содержательной из которых стала работа К.Г. Юнга "Психология и алхимия",
опубликованная в 1944 году.
Следующая глава ►
Содержание
Главная ► История & Пророчества
